Форум
Флудилка о породе и не только !!!...................... (продолжение)
ДК: ФЛУДИЛКА, о породе и не только... "заходи- не бойся, выходи- не плачь" Да и х@... с ними! - мне этот предмет для обсуждения не интересен! карта боевых действий на территории ДНР http://militarymaps.info/
Одуванчик: я_тут пишет: Путинслил? Из явных ошибок – допустило ультраправый переворот в Киеве, в результате которого к власти пришли американские марионетки. Больше явных провалов я назвать не могу.
ДК:
Одуванчик: Россия официально отказалась признавать решения любых иностранных судов Депутатами Госдумы сегодня принят знаковый законопроект. Он признает заведомо неправомерными решению любых иностранных судов вынесенные по делам, подлежащим юрисдикции российских судов. За принятие этого законопроекта в среду, 8 октября в Госдуме проголосовали 233 депутата, 202 были против, двое воздержались.
VerWolf: я_тут пишет: ПутинСлил - 3
Одуванчик: С Антимайдана: Донбасс. Блокпост на подъездах к Снежному занимает две обочины, оставляя саму дорогу свободной. С одной стороны блиндаж и узкие, глубокие окопы, уходящие в зелень невысоких деревьев. С другой — белые, местами дырявые мешки с песком, между ними торчит ржавая каска. К тонкой лиственнице прицеплен тент, прикрывающий от солнца мешки, деревянную лавку и зеленый ящик из-под снарядов, на котором лежат запрелые бордовые астры. За тентом начинается широкое поле, на краю которого стоит тонкий крест, собранный из веток молодого дерева. Они перевязаны полоской белой ткани, чтоб держались. К вертикальной перекладине прибита табличка, на которой буквами с завитушками выжжено: «Здесь лежат украинские солдаты». Блокпост охраняют два старика. — Тут мы похоронили четверых, у одного из них на ремне было написано «Богдан Прокопчук», — говорит человек, высокий, крепкий, седой. На лацкане его куртки — георгиевская ленточка. — То ли наши их тут застрелили, то ли свои добили. Мы пришли, еще под задницу его лупанули, хотели опросить — кто, откуда и зачем пришел. А он уже помер, бедолага… Знаете, как укропы нам наших убитых покидали? Зацепили за КамАЗ телегу и привезли двенадцать человек. Пытали их перед смертью, даже руки им так и не развязали… А эти, — кивает на крест, — лежали тут три дня, гнили. Вонь же. Пришлось хоронить. А так бы не стали. Ничего я к ним не чувствую, никакой жалости. Вот Украина вырастила себе за двадцать три года молодое поколение таких, — снова поворачивается к кресту, — которым внушили: Россия — враг. Вот он — результат. Молодежь пошла на нас со всей Украины — со Львова, с Запорожья, с Днепропетровска. Им сказали — можно бить милицию, закона не существует. А нам в результате семьдесят лет тюрьмы набегает за ношение оружия. Амнистия — не для всех. Там оговорено — не для тех, кто убивал. А мы убивали. Ну а как же?! Мы стреляли по танкам и бэтээрам… Валерий Яковлевич! — подзывает другого старика — худого и сутулого. — Иди сюда! Расскажи, что с нами произошло за эти месяцы. Расскажи, почему нам теперь укропов не жалко. — А чего тут рассказывать? — спрашивает тот, поправляя на плече автомат. — Молодежь наша разбежалась, как только на нас наставили пушки танки. В бой пошли одни старики. Вот и весь компот! — Молодежь не выдержала, — сухо гаркает Валерий Яковлевич. — Слабыми оказались, так сказать, — подхватывает седой. — А мы закаленные. Ну и плюс мы знаем, что будущее — с Россией. — А теперь ты расскажи, как они все инструкции к лекарством на украинском писали! — сварливо обращается к товарищу Валерий Яковлевич. — Покупаешь лекарство, а там — ну ничего ж не понять! — Поэтому мы боремся за свой язык, — спокойно говорит седой. — Мы умрем за свой язык. — А язык — это то, за что можно умереть6? — спрашиваю я. — Язык — это свое, родное, — отвечает он. — А за родное, как можно не умереть? Юра! — зовет. — Иди сюда! Перед стариками вырастает молодой коренастый человек в афганской панаме, из-под полей которой смотрят огромные голубые глаза. — Юра, вот скажи, — серьезно начинает седой, тяжело переступая с ноги на ногу, — ты можешь умереть за русский язык? — Могу, — быстро выдыхает Юра. — А почему? — продолжает седой. — А откуда я знаю почему, — с тихим удивлением отвечает Юра. — Могу и все. Он поворачивается и уходит.
Одуванчик: Еще с Антимайдана: Ветер тихо стелется по полю, шурша стеблями сухой травы и камыша. Юра идет легким шагом в сопровождении российского добровольца. Автомат подпрыгивает у него за плечом. — Я отведу тебя к Сережке! — выкрикивает он, оборачиваясь ко мне. Машет рукой, подгоняя. — До него уже недалеко! Они выходят к жнивью. Жирная земля усыпана колосками и пшеничной шелухой. Притормаживают у неразорвавшегося снаряда. Его серебристый бок испещрен черными цифрами и буквами. Идут дальше, и по дороге Юра рассказывает, как на днях один малой из соседнего села лупанул в такой снаряд картошкой, а тот его взял и покалечил. — Пошли, пошли к Сережке, — Юра снова подгоняет меня. Теперь оба делают остановку у одинокого двора, стоящего на отшибе. Здесь вокруг электрического столба густо растут кусты роз, посреди двора стоит автомобильный прицеп, заполненный тугими кочанами капусты, гуляют белые индюки и среди них — черный хряк. Бок беленого сарая чернеет дырой. На ветке дерева болтается подсолнух, зацепившийся за веревку головой вниз. Во дворе тихо. Только когда дует ветер, слышно, как подсолнух глухо стучит по стволу дерева. Из дома выбегает белобрысый мальчик. Останавливается возле мужчин, тяжело дышит, вздрагивает плечами, улыбается. Застеснявшись, срывается с места и убегает в дом снова. Из-за леса доносится далекий лай собак. — Собаки смотрят на человека снизу вверх, — говорит доброволец, направляясь за хряком, тот удирает от него в кусты. — А свиньи смотрят как на равного. И правильно. Люди — свиньи. Они постоянно убивают друг друга. — Пошли, пошли к Сережке, — снова тянет Юра. Он останавливается на дороге и, сняв руку с автомата, показывает вперед на два растущих рядом дерева. Из-за их крон виднеется крыша дома. — Тут моя бабушка живет, — говорит он. — Когда пришли нацики, я забрался на этот орешник. Звоню нашим: «Нацики в селе!» Ну они засекли меня и ударили ураганами. Один снаряд пролетел прямо над крышей. Бабушка от страха описалась, выбежала из дома и кричит: «Голод застала! Фашистов застала! И до этой войны дожила!» Юра выходит к полю, опоясанному густой лиственницей. Посреди него растет одинокое деревце, бросающее черную тень на выжженную землю. Верхушка его еще зеленеет, а нижние ветки бренчат сухими листьями. У почерневшего ствола — клочок бронежилета. — Это украинский солдат, — говорит доброволец. — Все, что от него осталось. Он бежал сюда от сгоревшей машины. Если бы он сразу заскочил в зеленку, то был бы жив. За этим деревом ему было не спрятаться. В бою молодые всегда так — стараются укрыться хоть за соломинкой. А ему бы перекатиться по полю — и уйти. — Ну пошли, пошли к Сережке! — перебивает его Юра и спешит по полю дальше, обходя муравейники. Он останавливается у каркаса тяжелой машины, которая, сгорев, открыла черное нутро проводов, трубок и металлических коробок. Юра наклоняется и заглядывает под ее дно. — Сережка, — говорит он. Под машиной на клочке обгоревшего бронежилета высится горка серого пепла. Из нее выглядывает белая косточка. — Я тут телефон нашел после боя, — говорит Юра, — полистал фотографии — там ребенок маленький. Еще эсэмэски — просил перед боем жену, чтобы матери позвонила, а та, чтоб за него молилась. Позвонил по нему жене — мне ж не жалко. Сказать, что ее муж умер. А трубку взял сам хозяин телефона, он, оказывается, из этого боя живым вышел. Судя по голосу, мужик опытный, наверное, офицер. Я спрашиваю: «А кто под машиной?» Он говорит: «Сережка. Новобранец». Не знаю, говорит, как его родителям сказать. А с ними еще один был, — ровным голосом продолжает Юра. — Кричал: «У меня ребенок только родился! Не убивайте!» А нам же не жалко его не убивать, мы его не убили, в больницу отвезли. Он раненый был, там от потери крови скончался. Не, ну ты представь! Этот дома там живой сидит, а Сережку убили! Я этому тогда в телефон говорю: «Слушай, ты к нам больше не ходи. И пацанам вашим скажи, чтоб не ходили». А мы с ним по-русски разговаривали, он по-украински не умеет. Он тогда и говорит: «Не пойду и пацанам скажу. А ты похорони, пожалуйста, Сережку». Будет у меня выходной, я Сережке крест поставлю. Не, ну ты представь! Он там живой, а от Сережки ничего не осталось! Так что не покажу я тебе Сережку. Извиняй.
Одуванчик: Опять с Антимайдана: Снежное. Территория женской колонии обнесена высоким забором и завитушками колючей проволоки. Женщины метут сухие листья, выскребая их из травы. Но ветер то и дело возвращает листья на место, и женщины заново проделывают ту же работу. Стоя в сторонке и кутаясь в вязанную жилетку, за ними наблюдает сотрудница колонии. — Э-ва-ку-и-ро-ва-ли?! — по слогам переспрашивает она и заходится смехом. — Это же осужденные! Кто их будет эвакуировать? Тут обычных жителей никто никуда не вывозил. Кто мог, сам уехал. А заключенные во время обстрелов сидели в подвалах. Ну и мы с начальником колонии — вместе с ними. По несколько суток. Без света и без воды. А на кого нам жаловаться? Из Киева распоряжений об эвакуации не поступало. — Почему? — Ну, они вообще-то осужденные, — отвечает она. — Они приговорены к лишению свободы, но не к смерти под снарядами, нет? — Нас не поэтому не вывозили, — поднимает голову от земли одна из женщин, — а потому что эвакуировать нас было невозможно — тут кругом стреляли. — Да кому они нужны?! — вскрикивает сотрудница. — Кто их-то будет жалеть, когда по детским песочницам даже лупили! Да и что хорошего видели те, кто уехал из Снежного? Их где-то ждут? Как только объявили перемирие, все начали возвращаться. Да я сама восьмого августа уехала в отпуск — так мне подвезло. Пока добралась до Харькова, насмотрелась и нарыдалась. На каждом шагу нацгвардия досматривала, мужчин выводили и раздевали до пояса. А в Харькове я узнала, что на нас, оказывается, напала Россия. О чем говорить? Я с ребенком в Харькове в больницу пошла, мужик там в коридоре на скамеечке сидит, у него указательного пальца на правой руке нет. А его признали к мобилизации годным! Говорит врачу: «Ну дадут мне автомат, что я буду с ним делать?» «За веревочку дергать будешь», — отвечает врач. Это я сама, своими ушами слышала! Люди страдают за что?! За хрен собачий! Простите мне мой русский! А вы хотите, чтобы осужденных кто-то пожалел! В Снежном напротив дома с целиком вырванным подъездом стоит белый диван. На нем, понурив головы, сидят пыльные мужчины в мешковатых брюках. Подъезд, лишившись основательной части несущей стены, теперь показывает свои внутренности: обтянутые дерматином двери третьего и четвертого этажей, белую мойку, прилипшую к боковой перегородке, несущие стены, заклеенные квадратами разных обоев, лестничные перила. У двери первого этажа среди обломков сидит молодой ополченец с автоматом за спиной. Подъезжает грузовик. Мужчины поднимаются с дивана. Из кабины выскакивает водитель и звонко отбивает молотком замки железного кузова. Еще одна партия таких же пыльных мужчин тянет руки вниз, им подают большие морозильные камеры. Общими усилиями камеры заталкивают в кузов. Грузовик уезжает, оставляя на дороге не вместившиеся в него высокие белые стеллажи. — Мы — пленные тридцать девятого батальона территориальной обороны Днепропетровска, — представляется самый старший из мужчин, когда они рассаживаются у дивана на корточках. — Нас набирали через военкомат, и никто не спрашивал, хотим мы или не хотим. — Кем вы работали раньше? — Я двери устанавливал. — Я монтажник-высотник. — Я сварщик. — А я в магазине работал. — Если вы ждете, что мы вам расскажем про то, как нас тут бьют и обижают, то такого мы вам не расскажем, — говорит старший. — В этих обстоятельствах к нам еще нормально относятся. Ну как бы сказать… Я… Я — пленный, вот что. Я — в статусе пленного. И все. Я не чувствую себя униженным. — Нам позволяют звонить домой. — Минуту или пару минут на разговор дают. Полчаса назад мы пообедали, сидим теперь на солнышке — довольные, — говорит один, и все смеются. — Кто вас взял в плен? — Ваши соотечественники. То есть ваши регулярные войска. Мы стояли на блокпосту. Подъехало двадцать единиц российской техники. И у нас был выбор — либо вступить в бесполезный бой и погибнуть, либо сдаться. Проходит группа женщин. Каблуки — розовые, белые, голубые — мелькают перед лицами пленных. Женщины ничего не говорят, но когда они идут мимо разбитого дома, цоканье каблуков по асфальту становится решительным, твердым, безапелляционным. Мужчины еще ниже опускают головы. Один тяжело вздыхает. — Такой камень на душе, — говорит он. — Говорят, что обмен пленными вовсю идет. И мы ждем: вот-вот, вот-вот. Мы разгребаем завалы, но в общем-то сильно не перенапрягаемся. Работать на свежем воздухе — лучше, чем в подвале сидеть. Приближаются молодые люди в джинсах и кожаных куртках. Возле разбитого дома их голоса крепчают. Они сплевывают, а поравнявшись с пленными, произносят матерные слова. Пленные поднимают головы, только когда группа удаляется. У самого молодого на лбу выступают красные пятна. — Я сам русский, — бросает в меня хмурый взгляд старший, — и родился я в России. — Я тоже, — говорит другой. — Я строил Ледовый дворец в Сочи. — А я за бутылку кока-колы перевернул бы вон ту кучу, — говорит молодой, и показывает на груду битого кирпича, лежащую у дороги. — А я бы — за пачку сигарет. Я даю им гривны. Ополченец вскакивает со стула и, предупредив — «Подождите!» — уносится в сторону штаба. Через несколько минут оттуда приходит плотный мужчина, заросший темной щетиной. — Дядя Федя, — хрипло представляется он, — помощник мэра Снежного. Вы им дали денег? Сколько? — Пятьсот гривен. — Не вопрос. Мы сейчас пойдем в магазин и купим все, что им нужно. Вы же не против, если я пойду с ними? Вдруг порыв ветра опрокидывает стеллажи. Они с грохотом валятся на асфальт, выбивая из него столбы пыли. Все вскакивают. Дядя Федя взмахивает автоматом. Видно, как по лицам пленных проходит испуг. — Ребята! — выругавшись, кричит дядя Федя. — Мне еще не хватало, чтобы вас покалечило?! …А вы, я это заметил, — обращается ко мне, — вы подумали, что раз у меня автомат, то я кого-нибудь из них сейчас ударю. Сказав это, он уходит в магазин, прихватив с собой старшего. Пленные молчат. Туда-сюда мимо них ходят горожане, отстукивая свое отношение к ним каблуками и подошвами. — Почему так долго тянется процесс обмена? — с тоской спрашивает молодой. — Ну жили же мы раньше все вместе, и все было нормально. Мы даже на Майдане не принимали участия… Эхх… — его прерывистый вздох дает представление о размерах камня на душе. — Страха больше нет, — глухо говорит третий. — Сначала — вы себе не представляете, как мы боялись. А сейчас чувствуем только холод по ночам. У нас одно одеяло на двоих. — А вы знаете, — впервые за все время обращается ко мне молодой ополченец, — в этом подъезде при обстреле одиннадцать человек погибло. Пленные снова опускают головы. Возвращается дядя Федя и раскладывает на диване пакеты с пряниками, несколько блоков сигарет и бутылки кваса. — А кока-колы не было, — говорит он. — Мы запретили американцам разрушать нашу печенку. В Снежном кока-кола больше не продается… У нас тут — шестьдесят пленных, — хрипло продолжает он. — Молитесь, чтобы их освободили до того, как перемирие закончится!
Ирина Голубева:
Галина Киблер: ТОЛОКОВ пишет: ЦЫГАНСКАЯ ЧЕЧЁТКА...
Галина Киблер: Ольга Чекмарева пишет: Цыгане поют... Молодцы, парни! Не воруют, не наркотиками промышляют, а радуют людей!
Галина Киблер: Ольга Чекмарева пишет: Цыганский мальчик.. Ай да пацан! Красава!
Галина Киблер: Елена П. пишет: Сообщение: 2474 В "АНАЛИТИКУ"...и в "ПЕСНИ"! УРА!!!
Галина Киблер: Одуванчик пишет: Сообщение: 1278 В "АНАЛИТИКУ"!
Жозефина: Одуванчик пишет: Россия официально отказалась признавать решения любых иностранных судов И Это правильно. Дело в том, что законодательство многих стран основано на Кодексе Наполеона и прецедентном праве...Это совершенно ДРУГАЯ база для суда и его осуществления...Споры были такие, что не присниться!!!! ИМХО - я считаю, что правильно, многие мои коллеги, что НЕТ. Но у нас мало юристов, которые имели профессиоанльную подготовку в частном праве, международном...К ним я себя причисляю по специализации и и защищенному диплому и далее....К сожалению, УРОВЕНЬ образования молодых юристов, которые "разъясняют" право в своих фракциях часто бывает невысоким....Но, это как говорят, внутренняя кухня...Для СПЕЦИФИЧЕСКИХ бесед....Для меня, как специалиста в международном частном праве -это революция!
Одуванчик: Жозефина пишет: Для меня, как специалиста в международном частном праве -это революция! Я знала, что ты скажешь свое веское слово! Я понимаю ситуацию так: перефразировав поговорку "где родился, там и сгодился судился", то есть наши реалии и наш же суд.
Галина Киблер: Сегодня, 13.10. 2014 произошло покушение на ПАВЛА ГУБАРЕВА... ГЕРОЯМ НОВОРОССИИ ПОСВЯЩАЕТСЯ. ХРИСТОС воскрес, явив народам чудо. Но перед этим он спускался В АД... И предавал СПАСИТЕЛЯ Иуда, И молча руки умывал Пилат. Мы прошлое, к несчастью, забываем..., И вот, сегодня - дорог каждый час: Война всё ближе...ТРЕТЬЯ МИРОВАЯ... Нацисты Украины жгут ДОНБАСС! За лесть и атлантические гранты Предавшие наследие отцов, Чего добились евроинтегранты, Поставив над собою подлецов? Полгода гибнут старики и дети, В безумии брата убивает брат, ...А пауки раскидывают сети, И в наши души впрыскивают яд... Да, лучшие из лучших отовсюду Идут в огонь, наш новый мир спасать. Но правят политбизнесом Иуды, И не дают РОССИИ воскресать! И не ХРИСТОС, не СВАРОГ, а МАММОНА -Предателей единственный кумир... Сильна в столицах "пятая колонна", НО РУССКИЙ ДУХ ВСТАЁТ ЗА РУССКИЙ МИР! И рать славян в борьбе не одинока: Ведь рядом с нами, позабыв вражду, Встают сыны КАВКАЗА и ВОСТОКА, Чтоб отвести от РОДИНЫ беду... Герои и подвижники, как прежде, В служении ПРАВДЕ, СВЕТУ и ЛЮБВИ, Возводят, как ПОСЛЕДНЮЮ НАДЕЖДУ, НАШ ОБЩИЙ ХРАМ - НА СОБСТВЕННОЙ КРОВИ. Г. Киблер. 13. 10. 2014. ПАВЕЛ, ВЫЖИВИ! ДА ПОМОЖЕТ ТЕБЕ ГОСПОДЬ! НОВОРОССИИ - БЫТЬ!
Одуванчик: Галина Киблер пишет: Война всё ближе...мировая...третья... Нацисты Украины жгут ДОНБАСС. Ох, не надо нам войны........ И все же я верю и надеюсь, надеюсь и верю! Что удастся избежать военных действий на российской земле.
Галина Киблер: Одуванчик пишет: удастся избежать военных действий на российской земле. На РОССИЙСКОЙ, наверное удастся...на какое-то время. Но для меня НОВОРОССИЯ -это ФОРПОСТ РОССИИ... Тот, кто между войной и позором выбирает позор, получает И ВОЙНУ, И ПОЗОР. Слабых и трусливых БЬЮТ. Это закон.
Хикс: Одуванчик пишет: Ох, не надо нам войны........ И все же я верю и надеюсь, надеюсь и верю! Что удастся избежать военных действий на российской земле.
Озерная: Ольга Чекмарева Оля, пост с песней цыганского мальчика говорят его убили, жаль, всего 12 лет, голос красивый
полная версия страницы